я больше не смеялась. я просто улыбалась и иногда позволяла себе выдавить короткий смешок, когда стояла вечером в тёмной квартире с бокалом вина и смотрела на город. моя эйфория медленно покидала меня, становясь чем-то обыденным, чем-то привычным. парень без прошлого отнял у меня даже радость от своей смерти. чёртов ублюдок. доктор, это нормально - в какой-то момент перестать наслаждаться чужой кровью на своих руках?
я продолжала видеть этот сон. парень без прошлого удивлял меня каждую ночь, всё также с восхищением следя за каждым моим движением. доктор, это нормально - хотеть навсегда остаться во сне?
я не поехала на похороны брата. просто не хотела встречаться с родственниками, которых мне хватило ещё на похоронах мужа. доктор, это нормально - не плакать по человеку, который когда-то был для тебя всем?
я отправила в йорк цветы и открытку с сожалениями. завтра мать начнёт звонить и орать, что я поступила неправильно, что бен не заслуживает такого обращения. доктор, это нормально - заранее знать, что оборвёшь разговор ещё на первых "розмари, я тебя не узнаю!"?
я не поеду домой на 40 дней. мать опять будет в гневе обрывать телефон. может быть, даже приедет, чтобы вправить мне мозги. доктор, это нормально - игнорировать собственную мать?
я в очередной раз не пошла в церковь. церковь не принимает таких грешников, как я. и нет такого священника, который станет моим спасение перед господом богом. доктор, это нормально - продать душу дьяволу, но не жалеть об этом?
я знаю. но это только догадки. мне надо видеть его лицо. доктор, это нормально - знать правду и не бояться вас?
я должна столько всего ему рассказать, но у меня есть только час.

час.
всего лишь час, за который мне удаётся рассказать так много и так мало одновременно. всего лишь час, в котором я не сдерживаюсь_не прячусь. всего лишь час, всего лишь воскресное утро. всего лишь час, в котором я действительно живу. всего лишь час, а для меня это целая жизнь.

за все сеансы, что я провела в его кабинете, я ни разу не испытывала грусти от содеянного. я ни разу не подумала может, я совершила ошибку? я ни разу не хотела остановить вырывающиеся слова. я ни разу не хотела сказать себе стоп, сделать передышку, не смотреть прямо ему в глаза, ловя хоть какие-нибудь эмоции. я ни разу не думала, что мне стоит держать язык за зубами, скрывать правду от всех, даже от доктора. они должны знать. они должны узнать, что это не те амбалы убили парня без прошлого_и уже давно без будущего. они должны знать, что это я. я смогла с лёгкостью прекратить чью-то жизнь. я смогла сделать то, на что не решаются сотни таких же униженных женщин. я смогла... а они так и остались жалкими созданиями, не способными даже постоять за себя. доктор, это нормально - ненавидеть мир, который тебе ничего не сделал?

я прихожу сюда каждое воскресение ровно в девять утра на протяжении года. без опозданий. всегда плачу наличными, нигде не ставя подпись. на приём записываюсь просто, как "роуз". он никогда не спрашивает большего. никогда не интересуется подробностями, пока я сама не начну говорить. кажется, ему всё равно кто сидит в его кабинете. поэтому мне спокойно. поэтому я могу рассказать ему правду, не скрывая диких подробностей, которыми горжусь. поэтому я могу с такой лёгкостью выложить ему всё, что побоялась бы сказать священнику в той проклятой церкви в йорке. поэтому я навязчивой могу быть, не стесняясь, почти кричать "я сумасшедшая и мне это нравится". пока я плачу и даю пищу для размышлений, ему всё равно. а меня никто не свяжет с этим местом. если убивать, то без улик.

мне всегда мало часа. я слишком увлекаюсь, позабыв о том, что я не единственный его пациент. я слишком увлекаюсь, теряясь во всей той крови, которой был залит мой всегда безупречно белый пол. я слишком увлекаюсь, рассказывая ему подробности, о которых не написала бы даже в самом защищённом от посторонних глаз личном дневнике. я слишком увлекаюсь, вверяя ему все свои самые непристойные желания, уже давно перестав рассказывать про мужа. он тоже давал клятву гиппократа. он тоже знает, что такое врачебная тайна. он знает, что у меня есть_был козырь в рукаве, когда мы встретились в парке. и поэтому я могла увлечься, могла бояться, что понедельник вступлю в участок, как заключённая. мне_не_страшно. доктор, это нормально — продолжать ходить к вам на приём?

мне и сейчас не хватит часа, хотя сказать я должна всего короткое тихое я знаю. всего два слова, которые ещё не сорвались с моих губ, и я не знаю к чему они приведут. никогда не узнаю, пока не скажу. пока не окажусь за спасительными дверями его кабинета, отделавшись от навязчивой секретарши. она уже трижды пыталась предложить мне кофе. новенькая. одна из многих, которые сменились за этот год. одна из многих, кто ещё сменится. их всегда будет много. они не задерживаются в этом месте. им страшно. не сразу. через какое-то время. это видно по их взгляду, меняющемуся после каждого газетного заголовка. конечно, они не настолько умны, чтобы увидеть всю картину, но оставаться в месте, где когда-то была жертва зверского убийства, не хотят. бегут, как крысы с тонущего корабля, не оглядываясь назад, не разбираясь в подробностях. доктор, это нормально — именно сейчас переживать из-за качества вашего кофе?

она отрывает взгляд от экрана компьютера, потревоженная моим шепотом, и говорит, что доктор задерживается. говорит так, будто я её убью, если мне не понравится её голос. наверное, она права. наверное, она правильно делает, что боится. только боятся надо не меня. всё, что я сделаю, это включу лампу над её бездыханном трупом, чтобы было проще разрезать грудную клетку. но она не понимает. продолжает смотреть на меня с внезапной ухмылкой на лице, которая меня раздражает. не пытайся доказать мне своё превосходство, девочка, хуже будет. доктор, это нормально - смотреть в окно, чтобы не показывать ей своё отвращение?

на мне неизменная кожаная куртка. конечно, не в ней я сбежала из дома целую жизнь назад. та уже давно изжила свой век. но эта та самая куртка, которая впитала запах его крови. и если наклонить голову к плечу, то можно заметить засохшие красные пятна. только на правом плече, потому что в правой руке я держала нож. мне нужен этот символизм. эта куртку помнит. и сейчас я заполняю минуты ожидания тем, что наклоняю голову к правому плечу и глубоко вздыхаю. знаю, что запах давно стал просто игрой воображения, но становится приятно. доктор, это нормально - жить в иллюзиях собственного триумфа?

я слышу шаги, и резко оборачиваюсь, чтобы не слышать противный голос секретарши. она всё ещё ухмыляется, даже в его присутствии. особенно в его присутствии. девочка, неужели тебя ничему не учили в школе? нельзя одевать столь вызывающий наряд на работу. мужчину этим не заманишь. хотя, он может и клюнуть. только потом тебя, девочка, доставят ко мне. интересно, как она будет вести себя, если узнает? если в её пустую голову вбить простую истину? он - чудовище. умеет прятаться среди людей, но остаётся им всегда. даже сейчас, когда приветливо улыбается и открывает дверь своего кабинет.

я знаю. и это убьёт меня.
- доктор лерой, - убьёт меня, как только закрытая дверь спрячет нас от пристального взгляда секретарши. как только сядет в своё кресло, закурит сигарету и уставится на меня в ожидании очередного рассказа. как только я сяду на диван, сняв куртку и скрестив руки на груди, точно также уставлюсь на него. вам не понравится мой рассказ, доктор.
- я знаю, - мой неправильно низкий голос заполняет кабинет. слова застывают где-то между нами, давая мне понять, что ещё есть возможность убежать, но я лишь откидываюсь на спинку дивана, слегка запрокинув голову назад. так удобней наблюдать за ним.
доктор, это нормально - не бояться демонов в ваших глазах?

the doors - when the music's over

руки, как крылья бабочки. она бы хотела. чтобы в каждом движение ускользающая легкость и грация, дыхание свежего воздуха, отголоски весны. а она, что она? слишком резкие черты лица, слишком яркие, контрастирующие друг с другом, но не в гармонии, о которой она, пожалуй, так мечтает. пропитанная насквозь подземельями слизерина, холодными ветрами их поместья. и в глазах соль, которую приносит с собой ветер с берега. она смотрит на себя в зеркало, вглядывается в собственное отражение и силиться увидеть там величие о котором ей постоянно напоминает мать. расправить плечи, подбородок приподнять вверх, выпрямиться. персефона живет так, словно постоянно слышит материнский голос, тихий и спокойный, со стальными нотками, голос, которому невозможно сказать нет. с зеркальной поверхности на нее смотрит девушка семнадцати лет, аккуратно причесанная и одетая так, словно собирается на похороны. при последних мыслях на ее губах играет лукавая ухмылка. матушка никогда не скрывала своего отношения к отцу персефоны, никогда не скрывала своего отношения к бракам по расчету, в целом, никогда не пыталась скрыть от персефоны того, что и она когда-нибудь станет чьей-то чистокровной женой. ольвен, чтобы она там не думала, вырастила хорошую дочку. паркинсон отлично знала о том, что ее ждет и несмотря на свой характер готова была согласиться с решением матери, она была уверена в том, что она сможет сделать правильный выбор. а если все-таки ошибется, неужели панси ничему не научилась у матери? главное уметь заметать следы, не более. и она либо выйдет победительницей с мужем под руку, будет гордится тем чего он смог добиться и тешить себя мыслью, что она помогла ему в этом; либо придет на финишную прямую одна, но свою награду получит.

персефона была прибрежной галькой, которую вода обтачивает до идеального состояния, только и не водой вовсе, а устоями общества, что крепче любых догматов, словами матери, которые привыкла считать за истину, стенами родного факультета_гнезда змеиного. ей кажется, что она преуспела, порой она верит в это безоговорочно. а потом она слышит голос матери, ее "неплохо" или же просто вспоминает выражение ее лица. ольвен смотрит на дочь чуть ли не также как когда-то на мужа. слабая, безвольная, слишком хрупкая. и персефоне хочется закричать, сломать что-то, разбить материнские реликвии севера, которые она хранит так бережно. высказать ей все что в голове ураганом проносится, что она тоже сильная, что и она ребенок севера, что в ней льда больше, чем английских туманов, что английская кровь не сделала ее хуже, что чертов эксперимент удался. скольким людям жизнь сломали родители, так желавшие для них лучшей доли? паркинсон почти уверена, что если ее кто и сломает, так только мать. одной ей под силу за долю секунды стереть ее в порошок всего лишь взглядом полным недовольства. быть может, если панси не желала ей так угодить, не смотрела на ту с таким трепетом ей было бы легче, а она сама себя загоняла в рамки, которые мать укрепляла годами. но сейчас это уже не важно, слизеринка бросает последний взгляд в зеркало, спускается к матери, так н а д е е т с я на ее одобрение, а не получив, всего лишь делает глубокий вдох и сжимает сильнее пальцы.
это твой выход, милая.

слова матери больно режут по старым незарубцевавшимся ранам, но персефона лишь кивает с легкой улыбкой и говорит "ja, moder", она прекрасно знает, что ольвен любит говорить на своем родном языке и когда они вдвоем то нередко общаются на смеси шведского и английского. слова матери предельно точно, словно она каждое отмеряет на весах алхимика. в ее голосе нет тепла, но персефона привыкла и не ждет его. ее мать - север и огонь для нее губителен. тем не менее они подходят к камину и исчезают в зеленом пламени. для панси это доказательство материнской заботы - уже факт того, что она готова ради нее /еще не умеющей трансгрессировать и с трудом переносящей сайд-аппарацию/ путешествовать ненавистным способом приятно греет и паркинсон знает, что ради таких моментов и живет. для кого-то это покажется полным сумбуром, но они просто не жили в таких семьях, как ее. персефона до последнего не знала кого выбрали для нее в будущие спутники жизни и материнской "поместье ноттов" выбивает у девушки землю из под ног. она отступает назад, слишком поздно_не успела. она падает. п а д а е т.

оказавшись в изысканно обставленной гостиной ноттов, девушка опускается в кресло и хватается за его ручки, словно за спасительный трос. пока мать не видит, пока персефона может позволить себе минутку слабости. ведь ее мир только что разрубили надвое. она была готова к разным вариантом, к кому-то кто младше_старше ее, к своему однокурснику или софакультетчику, но ни разу, ни разу она не подумала о нотте. потому что он, мерлин бы его побрал, был для нее кем-то вроде друга. наверное. и она так боялась, что это все разрушит. изменит. уничтожит хуже любой авады. появление мистера нотта вытаскивает ее из черной дыры, в которую она стремительно падала. теперь она у самого края, держится из последних сил, и она никогда не была так рада кого-либо видеть. паркинсон хватило лишь на то, чтобы ответить на любезности. она была в своей тарелки. правила, этикет, рамки. она жила так всю жизнь и это - ее стихия. она справится. и не разочарует мать.